Фото: www.globallookpress.com
Фильм-катастрофа от HBO оказался смесью роскошных кинотрюков и полного непонимания России
Автор:
Холмогоров Егор
В «Чернобыле» меня больше всего сразили красные телефоны. Точно такой же красный дисковый телефон, по которому Щербина и Легасов разговаривают с Горбачевым, простоял у меня дома всю вторую половину 1980-х и начало 1990-х, и сколько на него было говорено, может представить только тот, кому было в те годы лет 15-18.
Наверное, именно этим – феноменально добросовестной для западного кино работой с материальной культурой – и «купил» минисериал HBO нашего всё ещё преимущественно постсоветского зрителя. Есть, конечно, отдельные проколы, вроде стеклопакетов в Вильнюсе, изображающем город Припять, или, если уж совсем придираться, тот факт, что над станцией летают новенькие вертолеты вместо реальных – изрешеченных в Афганистане. Но в целом работу с материальной культурой можно признать безупречной.
Даже там, где нам чудится обычная «klukva», на деле – тщательная проработка источников. К примеру, нелепая надпись, обращённая к работающим под реактором тульским шахтёрам, требует «обеспечить ежесуточное продвигание забоя на 13 метров». Очевидно же, что перед нами американская безграмотность? Но нет, плакат один в один скопирован из документальной хроники ликвидаторских работ. А вот голые зады тех же шахтёров – это уже в чистом виде выдумка студии, давно вошедшей в историю благодаря мему «It’s Not Porn…it’s HBO».
Если же вдруг перед нами появляются некоторые абсурдные материальные объекты, то можно быть уверенными, что это не ошибка, а такая концепция. Как, например, поглощаемая всеми героями в страшных количествах с утра и до вечера водка. Или абсурдно выглядящий в парадных кремлевских коридорах огромных размеров фрагмент картины, известной как «Иван Грозный убивает своего сына», призванный передать мысль, что Россия и русская власть всегда убивают своих детей.
Сильной стороной «Чернобыля» является и характерный «эйчбиошный» саспенс, многажды явленный и в других классических произведениях студии, таких как «Игра престолов» или «Западный мир». Толпы людей, собирающиеся посмотреть на красивый пожар. Облучённые, превратившиеся в живых мертвецов, с которых слезает кожа. Бесконечный треск дозиметров, сопровождающий все ключевые сцены. Ты волнуешься просто потому, что не можешь не волноваться, так как вся кинематографическая технология заточена под этот эффект. Если смотреть «Чернобыль», оторвавшись от его исторической основы, как абстрактный фильм-катастрофу, то в нём масса мощнейших сцен и не оставляющего ни на минуту напряжения.
Но, увы, сериал снят про вполне конкретную Чернобыльскую катастрофу, и тут сразу придётся признать, что его содержательная сторона представляет собой приблизительный пересказ околочернобыльских баек, обильно приправленных совершенно расистскими суждениями о русских как о народе и о России как государстве (причём не только об СССР, но и именно о России).
С одной стороны, «Чернобыль» далёк от классической западной русофобии с её представлением нас совсем уж недочеловеками. Героизм, самопожертвование, своеобразная «реднековская» витальность, особенно ярко выраженная в фигурах главы комиссии по ликвидации последствий аварии министра Бориса Щербины и вожака тульских шахтёров – всё это есть у героев. Но им противопоставлена тотальная тупость советской системы и начальства, доведённая до карикатурности и потому абсолютно неправдоподобная.
Одной из кульминаций сериала стала сцена, в которой молодой человек в безукоризненном светлом костюмчике, имитирующий министра угольной промышленности СССР Михаила Щадова, отправляется к шахтёрам, чтобы заставить их взяться за опасное задание по строительству туннеля под взорвавшимся реактором. Шахтёры быстро ставят чистоплюя на место, похлопав его по костюмчику. Реальному Михаилу Ивановичу Щадову было под шестьдесят, и он был настоящим угольным зубром, начавшим трудовой путь механиком на шахтах Восточной Сибири тогда, когда его визави ещё не было даже в материнской утробе. Это был настоящий угольный король, который, разумеется, лично прибыл в Чернобыль и руководил работой шахтёров на месте.
Наряду со Щадовым академик Легасов в своих предсмертных аудиозаписях отмечал В.А. Брежнева – отдалённый родственник бывшего советского генсека был министром транспортного строительства и также обеспечивал работу техники прямо на месте аварии. Всеми военными инженерами командовал лично маршал инженерных войск С.Х. Аганов. Вообще в Чернобыле работали лично множество начальников высшего уровня, что говорило как о масштабах и значимости аварии, так и об особенностях советской системы, где для принятия решения нужен был начальник, чем главнее, тем лучше. Возглавляли ликвидацию советские «вице-премьеры» Щербина и Силаев, а «премьер» Рыжков был постоянным гостем зоны ликвидации.
На ликвидацию последствий чернобыльской катастрофы были мобилизованы колоссальные ресурсы огромного государства и его сложной бюрократической машины. Было ли оно достаточно эффективно в этом качестве – сказать трудно, так как сопоставимых катастроф в мировой атомной энергетике не происходило (выбросы Фукусимы составляют лишь 10% чернобыльских). Но не вызывает сомнений тот факт, что менее мощное государство, нежели СССР, столкнувшись с такой проблемой, оказалось бы вовсе беспомощным и уж тем более не смогло бы справиться с катастрофой в одиночку.
С первых часов аварии по всей стране работали слаженные коллективы, вопросы предотвращения, расследования, эвакуации решали чиновники и учёные высочайшего уровня. Скажем, на прямой связи с Легасовым почти всё время находился президент АН СССР А.П. Александров, руководитель Курчатовского института (Легасов был его замом), знаменитый соратник Курчатова (любопытный факт: в молодости – пулемётчик врангелевской армии), руководивший созданием реакторов РБМК и потому чувствовавший себя косвенным виновником аварии. Все меры по предотвращению расширения аварии согласовывались на высшем научном уровне.
Создатели сериала постоянно стараются не только обеднить состав ликвидаторов аварии, вместо тысяч учёных и руководителей разных уровней выставляя лишь Щербину, Легасова и вымышленную Хомюк, но и оглупить всю работавшую над решением проблем систему. Характерен в этом смысле показ работы по разбору завалов из графита и металлоконструкций на крыше энергоблока. Нам представляют дело так, что трусливое Политбюро обмануло немцев относительно уровня радиации в зоне работ, и те прислали бесполезную машину-робота «Джокер», которая почти сразу сломалась. На самом деле в той или иной форме доказали свою недостаточную пригодность все роботы, как отечественной, так и зарубежной сборки. Они работали медленно, были слишком слабыми для требовавшегося при строительстве саркофага темпа зачистки крыши, а главное – для того, чтобы выручать этих роботов из тех или иных проблемных ситуаций, требовались усилия множества людей, подвергавшихся при соприкосновении с заражённым металлом облучению.
Именно так и вызрело решение применить «биороботов», или, как их прозвали в самом Чернобыле, «крышных котов». Если общие черты их работы показаны довольно точно, то вот в деталях создатели сериала произвели ту же самую деинтеллектуализацию русских, как и во всём остальном. Действия «котов» подчинялись строгому алгоритму. Они не блуждали по крыше, выискивая, какой бы кусок графита прихватить лопатой и сплошь и рядом спотыкаясь. На крыше была проведена тщательная дозиметрическая и фотографическая разведка. Была составлена карта – где лежат наиболее радиоактивно опасные для человека обломки трубок тепловыделяющих сборок, где, напротив, есть укрытия, нахождение в которых сравнительно безопасно. Каждый выходивший на крышу «кот» твердо знал, к какому участку он идёт и какой объект должен убрать. Весь процесс контролировался с множества установленных по периметру телекамер. Везде, где возможно было применить технологичные решения – они применялись.
Однако вместо этого создателям «Чернобыля» важно показать, что сама русская машина работает только и исключительно на человеческих жертвоприношениях, что если России нужно решить проблему, то она просто убивает ещё немного своих. Именно это – главная идеологема, проходящая через весь сериал.
Особенно показательна в этом смысле эксплуатация популярного мифа о «чернобыльских дайверах» – Борисе Баранове, Анатолии Ананенко и Валерии Беспалове. Их задачей было предотвратить серьёзную угрозу – паровой взрыв воды бассейна-барботера под реактором, куда, как предполагалось, могла протечь расплавившаяся топливная масса. Угроза была более гипотетической, однако рассматривалась как вполне серьёзная. Трое штатных сотрудников станции по колено или щиколотку в радиоактивной воде спустились в подземелья, нашли задвижки и без особого труда открыли их, спустив воду, после чего благополучно вернулись. Анатолий Ананенко выполнил поручение дать интервью ТАСС и рассказать о своей работе. Этот рассказ во всё более приукрашенном виде стал гулять сперва по советской, затем по постсоветской прессе, потом из книги в книгу, с одного сенсационного сайта на другой. И вот уже «открывали задвижки под водой, общаясь знаками», «плыли в полной темноте по радиоактивной жиже», «спасли человечество», «умерли в страшных мучениях, похоронены в цинковых гробах».
Но характерна даже не столько сама «дайверская» легенда, сколько идеологический антураж, которым она обставлена в сериале. У Горбачёва на заседании Политбюро берется специальное разрешение на то, чтобы «убить троих человек», на что тот отвечает «у любой победы есть цена». Не найдя добровольцев, Щербина произносит жёсткую речь, что Россия всегда стоит на самопожертвовании, и если страна говорит – иди и умри, то надо умереть. После чего «добровольцы-смертники» находятся, делают дело, а на выходе их… разумеется, поят водкой. На деле «подвиг» был штатной, хотя и не безопасной работой для всех троих, а скончался через двадцать лет после аварии Борис Баранов. Беспалов и Ананенко живы, как сотрудники ЧАЭС участвовали во множестве не менее радиационно опасных операций при ликвидации. Ананенко в наши дни дал подробное интервью, в котором развеял большинство мифов о «дайверах», щедро растиражированных HBO, а теперь с намерением эксплуатировать ту же легенду ходит и Данила Козловский со своим проектом «нашего ответа «Чернобылю».
Эта маниакальная жестокость, приписываемая советской системе в вегетарианском 1986 году, буквально пропитывает, если не сказать прованивает, сериал. То Дятлов, на которого возложена большая часть вины за аварию, угрожает подчинённым серьёзными проблемами, если они не будут слушаться его бредовых приказаний. То директор Брюханов отправляет инженера Ситникова смотреть на состояние реактора под конвоем солдата с автоматом (эти вездесущие автоматчики – тоже часть антуража). То Щербина угрожает выбросить Легасова из вертолёта. То группу чистильщиков от собак возглавляет «доминантный» грузин, угрожающий подчинённым убийством. То, оказывается, Легасова могут расстрелять за слишком большую откровенность перед МАГАТЭ. То солдатик, призванный проводить эвакуацию, убивает корову сопротивляющейся старухи.
Создатели «Чернобыля» совершенно не понимают, как думают русские или как думали советские в ту эпоху. Они не могут интонационно уловить те способы коммуникаций, которые применялись в то время и из которых-то и состоял неиллюзорный «совок». «Чернобыль» всё время показывает поздний СССР как общество, живущее в атмосфере неприкрытого брутального насилия в духе то ли гражданской войны, то ли 1937 года.
На деле это было общество, в котором властвовал привычный дискурс – его многие уже не принимали всерьёз, ему не верили, но всё-таки жили в его рамках. Большинство приказов, к исполнению которых в сериале принуждают, никому не приходило в голову оспорить или поставить под сомнение, они естественно вытекали из жизненной логики и доминирующих в обществе ценностей. И уж тем более было бы странно, если бы люди проявляли шкурничество и подлость в таком очевидно для всех важном деле, как спасение страны и мира от ядерной катастрофы.
Когда чиновники скрывали ту или иную информацию, они делали это вполне искренне, как искренен был первый секретарь КПУ Щербицкий, когда 1 мая вывел в уже фонящем Киеве на демонстрацию своих внуков. Когда брались за опасные мероприятия, делали это, исполняя свой долг, а материальное вознаграждение порой приходилось навязывать. Те или иные решения принимались не из подлости, а из ожидания вышестоящего указания, впрочем, проявлялась инициатива там, где она казалась уместной.
Например то, что решение об эвакуации Припяти было принято только на второй день, было связано с позицией медиков, руководствовавшихся формальным критерием, радиационная обстановка в городе была относительно нормальной. Однако Щербина распорядился об эвакуации, как только узнал прогноз ученых на ухудшение. И то власти, как отмечал Легасов, проявили слишком большую мягкость, разрешив горожанам уезжать на уже фонящих личных автомобилях.
В Чернобыле ещё не было тех признаков социальной аномии, которые поразили советское общество в последующие годы, – и только поэтому глобальной беды удалось избежать. Если же всё держалось бы на такого типа дешёвом насилии, какое показано в фильме HBO, то результатом стало бы вымирание всей Европы. При таком уровне страха и агрессии, разумеется, никто не стал бы работать – ни русские, ни нерусские. «Страна рабов» перед такого типа угрозами беззащитна, она, впрочем, и неспособна дойти до такого технологического уровня.
Истоки Чернобыльской трагедии были не в насилии и даже не в халатности, а в системных проблемах советского строя и советской экономики, на которые и указал в своих предсмертных записях и интервью академик Легасов (покончивший с собой, разумеется, не потому, что его «убило КГБ», а потому, что его стремительно убивала радиация).
Так гордившаяся «первой в мире АЭС» советская власть на деле не относилась серьёзно к атомной энергетике до 1960-х годов. Расчёты Госплана предполагали, что возможно обеспечить советскую промышленность за счёт традиционных видов энергии (как подчёркивал Легасов, это была опасная утопия, скажем, ряд угольных месторождений имеют опасное радиационное загрязнение, которое при их разработке будет хуже Чернобыля). В результате советская атомная энергетика отстала от мировой на десять лет. При этом развивалась она не на основе промышленной энергетики, а на основе ВПК с его специфической дисциплиной, которую в гражданской сфере поддерживать невозможно. Промышленная слабость СССР не позволяла создавать атомные реакторы с колпаком-оболочкой, что резко понижало их безопасность (почему-то постсоветская Россия их делать научилась, и реактор ВВЭР-1200 оснащён аж двойной защитной оболочкой).
Иными словами, к катастрофе, по мнению Легасова, привела системная ошибка в хозяйственной стратегии и стратегии безопасности, столкнувшаяся в роковое время в роковом месте с недостаточной компетентностью и дефектами конструкции реактора. Легасов был категорическим противником атомофобии – дело было не в прогрессе, а в некомпетентной и лозунговой имитации прогресса при реальном отставании.
От сложной и серьёзной проблемы шоураннеры HBO оставили картину «обезьяны с гранатой», которой ни в коем случае нельзя давать в руки атомную энергетику и, к тому же, более всего на свете противящуюся правде. В конце четвёртой серии из уст Щербины звучит в ответ на предложение «сказать правду» заявление: «Вы предлагаете унизить нацию, которая одержима тем, чтобы не быть униженной». И это уже не про Советский Союз, это про современную Россию. Это явно ответ тем, кто указывает, что многие проблемы Запада с Россией в постсоветский период начались именно с демонстративного унижения нашей страны. «И всё-таки русских надо унижать», резюмируют создатели «Чернобыля» – унижать правдой или тем, что её имитирует, как этот сериал. И именно в этом странные и неприятные элементы этого шоу находят своё объяснение, а наша частично мазохистская реакция на него показывает, что расчет был во многом успешный. Нас по-прежнему легко поймать на чувстве вины за наши ошибки.
Однако, унижая нас, Запад в известном смысле обманывает самого себя. Россия предстаёт в сериале глупее, грубее, примитивней, чем она есть на самом деле. И этой недооценкой «старого врага» (как назвал нас недавно один глуповатый испанский министр) Запад на деле ставит самому себе ловушку. Они раз за разом не знают, чего ждать от нас на самом деле, и путают наши слабые и сильные места, пряча их в своего рода когнитивной тени.
Впрочем, вот что характерно. Разговор в «Чернобыле» идёт именно о России. Никаких «Украины» или «Белоруссии» как потенциально самостоятельных геополитических единиц попросту не существует. Над спящим Минском звучат слова стихотворения Константина Симонова «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины?»: «Ты знаешь, наверное, всё-таки Родина / — Не дом городской, где я празднично жил, / А эти просёлки, что дедами пройдены, / С простыми крестами их русских могил».
В «Чернобыле» Запад пытается увидеть «Вечную Россию», как он её себе представляет – страдающую, жертвенную, покорную насилию, погружённую в недомыслие и проникнутую любовью. В таком понимании он ошибается. Не ошибается он в одном – Чернобыль и всё, что на север и юг вокруг него, – это действительно Россия.
