Дарина Григорова
Русофобия в России – объект наблюдения самих русских еще с XIX века. Это сложное явление, в некоторых случаях отражающее внешнюю русофобию, но в других, будучи порожденным изнутри, являющееся своеобразным бегством от самого себя.
Понятие русофобии как внутрирусское явления было введено Федором Тютчевым в 1867 г.: «следовало бы рассмотреть современное явление, приобретающее все более патологический характер. Речь идёт о русофобии некоторых русских – причем весьма почитаемых…». Русофобия как «врождённая или привитая враждебность ко всему русскому» и какстрах от «всё более и более созревающая сознательность русского начала».
Тютчев обращает внимание на характерную специфику русских русофобов:христианофобию и политиофобию (фобию государства, термин Димки Гочевой).
Фёдор Достоевский также свидетельствует о русофобии как отчуждении элиты от России через отношение к русскому языку и отказ от православия. Достоевский описывает свой разговор с Иваном Тургеневым в 1863 году: «Он сам говорил мне, что главная мысль, основная точка его книги состоит в фразе: «Если б провалилась Россия, то не было бы никакого ни убытка, ни волнения в человечестве». Он объявил мне, что это его основное убеждение о России […] Тургенев говорил, что мы должны ползать перед немцами, что есть одна общая всем дорога и неминуемая — это цивилизация и что все попытки русизма и самостоятельности — свинство и глупость. […] я сам считаю себя за немца, а не за русского, и горжусь этим!».
Часто русофобскими считают “Философические письма” Петра Чаадаева, но все же он на грани, а его острая критика является своеобразным чаадаевским патриотизмом. Не случайно Чаадаев так и не решается стать католиком, а лишь симпатизирует им из чувства протеста.
Классическим примером русофоба второй половины XIX века, который больше боится, чем ненавидит Россию, является русский католик Владимир Печерин: «Как сладостно – отчизну ненавидеть И жадно ждать её уничиженья! … Любить? – любить умеет всякий нищий, А ненависть – сердец могучих пища!»
Печерин, 1871 г.: «Я стараюсь теперь размотать запутанные нити разнообразных причин, побудивших меня принять католичество или, лучше сказать, искать убежища от бури под кровом католического монастыря. Одною из этих причин был непомерный страх России или, скорее, страх от Николая… Я бежал из России, как бегут из зачумленного города. Тут нечего рассуждать… Я бежал, не оглядываясь, чтобы сохранить в себе человеческого достоинства. […] С самого детства я люблю Англию. Посреди русских степей я мечтал над картою Англии».
Печерин отказывается говорить с русским генеральным консулом в Лондоне по-русски: «Я совсем позабыл говорить по-русски», – и продолжает по-французски. Он лишен русского подданства из-за перехода в католицизм, что не мешает ему после этого искать «новые церкви». Его влечет рационализм деизма. Русофобия Печерина сочетает в себе страх перед властью, отчуждение от народа и блуждание либерального разума вдали от православия. Честное перо Печерина совсем не идеализирует Европу, но не может найти себе места, и Россия продолжает притягивать его. Печерин представляет русофобию как форму русоцентризма, но с обратным знаком.
В советское время тема внутренней русофобии была табу. В 1983 г. консервативный диссидент Игорь Шафаревич возрождает концепцию “русофобии” как российского явления, чем вызывает бурную реакцию, обвинения в “русском фашизме”, антисемитизме и так далее.
Шафаревич использует понятие “малый народ” с функцией “антинарод” в отношении большинства, “большого народа”. Это “социальный феномен”, ядро которого составляют “выходцы из еврейской среды”. В 1993 г. он пояснил, что “малый народ” не имеет “никакой специфической национальной окраски” и что “речь идет об определенном течении в еврейском национализме”.
Отношение к еврейскому вопросу у Шафаревича – это не столько антисемитизм, сколько демонизация еврейского присутствия в русских катаклизмах (1917, 1991), что снимает ответственность с других народов, имеющих представителей в элите – грузинского, украинского, русского и т.д. Обвинения в русском фашизме несостоятельны, потому что у Шафаревича нет чувства исключительности русского народа, он не защищает националистический лозунг «Россия для русских», но и не принимает термин «россияне».
Текст Шафаревича является прежде всего реакцией на растущий национализм в советских республиках еще до распада. Не только в Прибалтике, но и на Кавказе, и в Средней Азии он приводит к преследованиям и издевательствам над русскими как представителями имперского этноса. Шафаревич отреагировал и на бессилие российских властей после 1991 г. защитить 25 миллионов русских, оказавшихся за пределами Российской Федерации. По его словам, “русофобия” в 1990-е годы – это «государственная политика и идеология СМИ».
Переплетение русского и еврейского вопросов в теме русофобии и антисемитизма, согласно определенной точкe зрения, проявилось и в 1986 г. в полемике между Виктором Астафьевым и Натаном Эйдельманом. (Сергей Куняев рассматривает это подробно.)
Эйдельман идентифицирует себя как «еврей, москвич», чей отец был исключен из школы из-за пощечины учителю-черносотеннику. Обвиняя Астафьева в расизме, провокационно и некорректно ссылаясь на его литературные произведения, обидевшись на термин “еврейчата”, Эйдельман выдает свое отчуждение от России и свою близость к СССР. Упоминая Карамзина, пишущего о татаро-монгольском нашествии, Эйдельман говорит о нём, как «о страшном несчастье, постигшем его родину», “его” не “нашу” родину.
Астафьев, в свою очередь, обвиняет Эйдельмана в “еврейском высокоинтеллектуальном высокомерии”. Однако в 1990-е годы Виктор Астафьев присоединяется к лагерю своих критиков в окружении Ельцина и становится глашатаем советофобии.
В современной российской историографии вводятся термины “белая” и “красная” русофобия, относящиеся к периоду гражданской войны, а также русофобия как “крестьянофобия” во времена коллективизации.
Существуют также разные точки зрения на начало русофобии в России. Самое раннее ее возникновение относят к IХ веку (Сергей Лабанов), следующее по времени — к 1820-1830 гг. (Андрей Фурсов). Третий вариант, которого мы придерживаемся, – это вторая половина XIX века – время, к которому относятся наблюдения Тютчева.
Если Шафаревич представляет консервативный взгляд на русскую русофобию, то православная оптика на эту болезненную тему осмыслена Александром Панариным и Валерием Расторгуевым.
Александр Панарин обобщает феномен русской русофобии как части этнофобии глобальной либеральной элиты, которую он рассматривает как невидимого участника новой российской истории: «Создается впечатление, что многие “переходные процессы” в России совершались в присутствии ревнивого наблюдателя, исполненного решимости не дать стране подняться».
Русофобия в России, согласно Панарину, это «гражданская война, которую ведет новый либеральный истеблишмент с народным большинством нашей страны»: «Народу объявлена война… мы имеем дело с системой экономического геноцида. Русофобская элита не просто идеологизирована, но у нее “либерально-религиозное сознание», т.е. речь идёт о духовной войне против народа, православным в своем большинстве. Реформы Гайдара для Панарина – “либеральный геноцид”, чья идеология “несет следы откровенной русофобии: в нее явно внесли лепту люди, чувствительные к теме “русского бунта” или “русского реванша” в истории”.
Идеологический удар направлен против России, а не против Китая – против последнего он является только экономическим, Панарин объясняет с тем, что “Китай никогда не выступал в роли объединителя угнетенных мира сего, тогда как Россия — выступала. Китайская история свободна от мистических прорывов в метаисторию, в обетованное царство угнетенных и страждущих. Россия и сегодня в этом качестве остается на глобальном подозрении”.
Марлен Ларюэль определяет взгляды Панарина как «цивилизационный национализм». Цивилизационный – да, но национализм – нет. Концепция Панарина – о православной цивилизации, и она имперская, а не националистическая.
Валерий Расторгуев также видит связь между «радикальным рыночным фундаментализмом» и сопутствующей ему русофобией и славянофобией. Проявление русофобии и славянофобии в современной России Расторгуев усматривает в закрытии Государственной академии славянской культуры (ГАСК). Расторгуев пессимистичен, что Россия займется со «славянским вектором» как вопросом российской безопасности как во внешней, так и во внутренней политике. Невольно приходит мысль об оптимизации Сретенской семинарии…
Советский атеистический взгляд на русофобию в России представлен Андреем Фурсовым, для которого «советофобия есть всего лишь скрытая, завуалированная форма русофобии».
Фурсов прав, потому что в российских либеральных кругах взращивается особое советофобское и русофобское отношение с одной стороны, к 9 мая, к Бессмертному полку, и с другой – к реабилитации Власова. Под девизом Бжезинского и Европарламента, что национал-социализм и коммунизм не отличаются. Это следует из утверждения Александра Солженицына, что Великая Отечественная война – это “советско-нацистская война”.
Периодически в российской общественной мысли появляются реабилитаторы Власова вроде протоиерея Георгия Митрофанова, который признает о себе, что он “воспитан в культе участников Белого движения”. Белогвардейцы, или февралисты, являются силой, которая разрушила Российскую империю, дворянскую либеральную элиту. Митрофанов публикует книгу своих проповедей о Власове, сливая в общий поток нападающих с защитниками, что является характерным приемом российских либералов. Историческое содержание размывается под видом призывов к “примирению”.
В отличие от Митрофанова, который ввел термин “победобесие”, РПЦ сакрализирует 9 мая решением Священного Синода как день поминовения всех погибших в Великой Отечественной войне. 9 мая есть и в религиозном календаре Израиля.
Псевдопацифизм Митрофанова проявляется и в его позиции против российского военного вмешательства в Сирии, война – это грех, а убийство христиан на Ближнем Востоке остается им незамеченным.
Другим идеологическим апологетом Власова является писатель Дмитрий Быков, который в декабре 2018 г. объявил, что готовит его биографию в серии ЖЗЛ.: «Я сделаю всё возможное, чтобы написать эту книгу… К сожалению, российская гражданская война сороковых годов включала в себя практически массовое истребление евреев. И те, кто собирался жить в свободной России, освобождённой гитлеровцами, вынужден был согласиться с тем, что на подконтрольной гитлеровцам территории полностью истребляли евреев. Такой ценой покупать российское счастье, я думаю, никто не был готов. […] Если бы Гитлер в тот момент был чуть более модернизирован, чуть более интернационалистичен». Быков на этом не останавливается, но одним предложением он выдает и свою либеральную отчужденность от традиционного понимания семьи: «Россия может спастись, если создаст новую систему образования и, внимание, если она разрушит патриархальную семью […] Пока в России женские измены не станут нормой, а мужья не станут это одобрять, ни о какой политической свободе говорить нельзя… Вперррёд!».
Русофобия и советофобия в форме псевдопацифизма также проявляются в периодических исследованиях общественного мнения о значении подвига во время ленинградской блокады. 26 января 2014 г., в канун юбилея блокады, канал «Дождь», тогда еще телевизионный канал, проводит опрос: «Нужно ли было сдать Ленинград, чтобы спасти сотни тысяч жизней?» Возможны два ответа: «да» и «нет». Разгорается скандал, но это мнение не ново, Виктор Астафьев является одним из пропагандистов этой псевдопацифистской идеи.
Очередным проявлением в проведении последовательной линии «примирения» и фактического забвения Победы является случай с так называемым уренгойским мальчиком, Колей Десятниченко, и его речью в Бундестаге, посвященной немецкому солдату, который участвовал в Сталинградской битве и погиб в лагере для военнопленных: «Георг был одним из 250 тысяч немецких солдат, которые были окружены Советской армией в так называемом советском котле». «Окружены», как если бы врагами были русские, а не напавшие немцы, они становятся жертвой окружения. Коля делает вывод: «Я увидел могилы невинно погибших людей, среди которых многие хотели жить мирно и не желали воевать». «Невинно погибшие» нацисты, вторгшиеся на русскую землю…
Спонсором проекта Коли Десятниченко является фонд им. Фридриха Эберта, активно работающий в Сибири: Новосибирске, Омске, Иркутске, и запрещенный в Беларуси. Спонсором школы является «Газпром», но, по словам мамы Коли, в бундестаге была российская делегация, которая поздравила его после выступления. Отсюда вопрос русофобии российской элиты. Никита Михалков называет ее «латентной русофобией» в связи с поддержкой Натальей Тимаковой «Ельцин-центра”: «В Екатеринбурге существует центр, в котором осуществляют ежедневные инъекции разрушения самосознания людей».
Русофобия либеральной российской элиты отражена в откровении Германа Грефа о российском образовании, которое транслировалось от «Россия 24» в национальном эфире в 2012 г.: “Люди не хотят быть манипулируемыми, когда они имеют знания […] Любое массовое управление подразумевает элемент манипуляции. Как жить, как управлять таким обществом, где все имеют равный доступ к информации, все имеют возможность получать напрямую не препарированную информацию через обученных правительством аналитиков, политологов и огромные машины, которые спущены на головы, средства массовой информации, которые как бы независимы, а на самом деле мы понимаем, что все средства массовой информации всё равно заняты построением, сохранением страт?”
С одной стороны, образование в России не является объектом санкций, а систематически и последовательно либерализуется, т. е. подлежит тихой идеологизации. Образование бизнес-центрично – глобалистский тренд, проникающий и в России. Но, с другой стороны, с сентября 2012 г. все субъекты Российской Федерации, хотя и на факультативной основе, ввели обучение «Основы православной культуры». Длительный процесс, который начался в 1999 г. подписанием договора между РПЦ и Министерством образования. Вопрос о том, преподается ли православная культура как философское знание или как образование, ведущее к изменению человека (Алексей Осипов), остается открытым.
Русофобия части элиты сочетается со славянофобией. Бывший вице-премьер Альфред Кох, который определяет себя как «наемный государственный чиновник» – государственный наемник на службе не по долгу, а на зарплате, был на стороне косоваров против сербов во время войны в Югославии: «Меня всегда удивляет тезис о славянском братстве».
Другой представитель либеральной элиты, участвовавший в политической жизни государства, Игорь Малашенко, признает в 1996 г., что он не чувствует себя русским: «Я не русский. По крови я украинец, а по самоощущению космополит».
О славянофобии в сочетании с русофобией честно заявляла Валерия Новодворская, которая считала себя носителем «скандинавской традиции»: «В России 5 процентов русских, варягов, викингов, европейцев, носителей скандинавской традиции. Остальные — пресмыкающиеся, амебы и инфузории-туфельки. Динозавры из КПСС или АКМ. Птеродактили из чекистов».
Либеральное чувство исключительности является предметом гордости Новодворской: “я живу ради этих людей, ради меньшинства, которое привержено нашей скандинавской традиции, которая нас вытягивает среди византийской, ордынской традиции”.
Отсюда и неприязнь к русскому языку за пределами России, напоминающая отношение Владимира Печерина в ХIХ веке. Новодворская назвала русский язык “военно-политическим тараном”: «Сегодня русский язык служит в Латвии вовсе не инструментом культуры. Это военно-политический таран… […] На фоне Пушкина можно много фильмов наснимать, если Пушкин — это не великий поэт, а троянский конь, за которым идут танки».
Страх и отчуждение от всего русского очень часто связаны с отрицанием православной церкви. Игорь Малашенко – даосист: «Что касается отношения к православной церкви… Я не доверяю ей. Она подчинилась государству и утратила моральный авторитет в обществе». Валерия Новодворская – член религиозной общины Якова Кратова, вне РПЦ: “христианка, верующая, крещенная в православии, но широкого профиля”, “мы не под Алексием II, а под Константинопольским патриархом”. Лучше подчиняться Фанару, но не быть частью РПЦ. Герман Греф – оккультист, по его приглашению в 2018 г. на Петербургском экономическом форуме выступал индийский гуру.
Заключение
Если охарактеризовать русофобию как внутрироссийское явление, то можно выделить наиболее характерные «фобии», из которых она состоит:
– христианофобия (боязнь Церкви);
– политиофобия (боязнь государства);
– славянофобия (боязнь панславизма, с одной стороны, и «другой Европы» или «Восточной Европы», в терминологии Тютчева, которую может возглавить Россия);
– советофобия (боязнь Победы, плода на возрождения русского православия, национальных героев и реабилитации «Отечества»);
– русофобия (страх и отчуждение от русского, сопровождающийся постоянным тревожным интересом к нему, русоцентризм с обратным знаком).
Русофобия? Ничего страшного. По крайней мере до тех пор, пока власть не воспримет это как официальную политику. Русская русофобия без поддержки власти останется маргинальным и специфическим умонастроением, прежде всего, части элиты (неважно какой, сословной, классовой, финансовой, научной). Потому что верно наблюдение Федора Тютчева о том, что главным гарантом «русского начала» является государство, или власть: «верховная русская власть».
А отсюда и ответственность лежит на власти, не на русофобах.
Источник
