В нас, когда-то советских, было одно очень важное качество, значимость которого мы не до конца понимаем. Мы были как-то само собой, подспудно, имманентно амбициозны. Мы были какими угодно, но только не провинциальными. Мы мыслили планетарными масштабами. Мы не пыжились, не совершали некое усилие непровинциальности, мы просто дышали всемирностью.
И в какой-то миг мы провинциализировались. Прежде всего для самих себя, внутри себя. И дело не только в том, что кто-то с нами это сделал — мы сами с собой сделали что-то непоправимое.
Извне, конечно, с нами тоже работали. В частности, нас очень долго убеждали в том, что Россия по причине слабости своей экономики и общей цивилизационной провинциальности никого особенно ни на Западе, ни на Востоке не интересует. Наш остаточный россиецентризм нам продавали как фантомные боли пост-империи. И нас убедили. Почти убедили.
А потом Россия вернулась на место врага №1, главного злодея. В Америке, Англии, Европе. На обложках престижнейших и влиятельных журналов, в выпусках телевизионных новостей и даже комедийных шоу.
Здесь, дома, нас убеждают в том, что на самом деле Россия всё равно никого не интересует, просто Россия — удобный враг. Пост-советскому миру её, как врага, очень не хватало. Арабы не тянули, китайцы ещё не созрели. И вот сейчас все жутко обрадовались тому, что можно опять бояться и демонизировать «этих странных русских». А потому их можно…
И оказалось, что против России можно всё, без каких-либо правил. Что-то такое многие из нас начали подозревать давно, еще во времена бомбардировок Югославии. Но события пост-майданной Украины избавили от последних иллюзий.
Всех ли? Нет, не всех. Даже сейчас.
Нельзя не поразиться тому, как долго иллюзии способны жить в нас. Как здорово, как круто сварены эти иллюзии. Как долго и как доблестно мы демонстрировали удивительную способность не верить своим глазам. Как долго мы заговаривали себя: «да нет же, есть какие-то правила, есть какие-то принципы, есть нечто наднациональное, к чему можно прислониться».
Но эти наши самозаговоры постепенно растаяли, потому что на наших глазах начал сворачиваться продолжительный спектакль, который разыгрывался до сих пор — спектакль свободы слова, международного права, свободы предпринимательства, неприкосновенности собственности.
Этот спектакль играли для нас. Но что-то изменилось и спектакль закончился. И напоследок для нас решили дать финальное представление на земле несчастной Украины.
Второй украинский майдан стал идеальным по своей внятности и прозрачности сеансом, спектаклем разоблачения.
Многие не совсем понимают значимость этого спектакля и тех институциональных исключений, исключений из правил, которые допускаются в ходе второго украинского майдана. А ведь они крайне значимы.
Украинские события показали, что можно:
1) Не возвращать официальный, государственный долг. Саморазоблачилось английское правосудие, когда апелляционной инстанцией в Лондоне под председательством Элизабет Глостер было вынесено совершенно политическое решение 14 сентября 2018 года по так называемому «долгу Януковича» в 3 млрд. долларов.
2) Можно нарушать правила МВФ, выдавая кредитный транш Украине при наличии официальной задолженности.
3) Можно похерить сам институт арбитража, нам это очень хорошо продемонстрировали в Стокгольме.
4) Можно, совершенно не таясь, вмешиваться в церковные дела, как это устами Хизер Науэрт заявил Государственный департамент США: «Соединенные Штаты уважают возможность православных религиозных лидеров и верующих на Украине следовать путём автокефалии…» (сентябрь 2018 года).
5) Можно носить свастику, нацистскую форму, совершать факельные шествия и убивать цыган. Полный нацистский набор разрешён, если он против нас. И прибалтийские нацистские шалости — тоже никакая не случайность. И недавняя реабилитация испанской «Голубой дивизии». Потому что против нас.
6) Если президент европейской страны против нас, то ему не возбраняется иметь оффшорные счета и вести бизнес буквально публично. Потому что против России можно всё.
7) Если против нас, если глубинно, цивилизационно против нас, то можно издавать десятки законов, не обращая внимание на претензии Венецианской комиссии и нарушение регламента Верховной рады.
8) Если против нас, то можно инсценировать химатаку, в чем недавно признался функционер BBC. И это самое-пресамое яркое свидетельство гибкости «свободы слова».
9) Если против нас, то можно нарушать морское право.
10) Можно не пускать наблюдателей за выборами, если это русские. Даже в составе миссии ОБСЕ.
И еще обнаружилось, что нас можно убивать. Можно убивать детей, стариков, взрослых, журналистов — убивать под оглушающее молчание «всего цивилизованного мира».
И осознание всего этого — осознание того, что «против нас можно всё» ведет к тому, что мы уже не будем прежними. Мы волей-неволей будем относиться ко многим вещам иначе, иначе будем относиться к окружающему нас миру.
Это осознание, что «нас можно» рождает какой-то особенный и глубокий запрос на «мы». Начинаешь дорожить великим правом — говорить и читать по-русски.
Это осознание — хороший раствор для строительства нового русского прагматизма. Скорее всего этот новый русский прагматизм многим не понравится. Но что поделаешь? Если нас можно, значит, и нам можно.
И этого наши враги наверняка боятся больше всего.
