Николай II в имении Харакс
Чудовищный репрессивный механизм, отстроенный Сталиным, с трудом добивался результатов, которые «прогнившее самодержавие» получало как бы сами собой.
— Вот сюда Николай II приезжал навестить своего дядю. Юля, встань сюда, возьми его фотографию на этом самом месте, я тебя сфотографирую… — указывает мужчина средних лет маленькой дочке на место в двух метрах от того, где я пишу эту статью.
Сам я эту фотографию нашел всего три недели назад, когда все ленты в соцсетях были буквально переполнены портретами Государя по случаю его дня рождения. В предшествующие годы такого количества фотографий и такой теплоты слов я не замечал.
Политические акции Николая II в исторической памяти нашего общества несомненно идут вверх. Раньше обращенный в прошлое монархизм носил несколько абстрактный оттенок, — мол, мы уважаем вообще историческую русскую государственность, православие-самодержавие-народность, а так как именно этот царь был последним и принял мученическую кончину, то воздаем должное и ему, осознавая все его многочисленные слабости.
Сейчас я всё чаще замечаю у людей именно личную симпатию к Государю и его семье, теплое человеческое отношение, в сочетании с более трезвой оценкой результатов его правления, постепенно освобождающейся от коммунистических и либеральных пропагандистских штампов.
Выясняется, что исторический вклад эпохи Николая II в историю России был огромен, а приписывать эти достижения самодержавной страны кому угодно, кроме самого самодержца – ну, по меньшей мере, бессовестно.
Николай II становится для нас своеобразным историческим «мемом». Своего рода анти-Сталиным. Чтобы понять это, впрочем, надо сначала разобраться с самим Сталиным.
Личность «кремлевского горца» является воплощением идеи чрезвычайных методов чрезвычайного века русской истории.
Сталина любят, как ни странно, не столько за его достижения, сколько за его методы: расстрелы, посадки, депортации, чрезвычайно неэкономное расходование человеческого материала в войне и мире, размен сотен тысяч и миллионов жизней на темпы индустриализации и километры наступлений.
Огромное количество людей уверено, что «у нас по-другому нельзя». Иногда еще более мазохистское: «с нами по-другому нельзя».
В качестве доказательства этого тезиса приводятся достижения сталинского социализма. Проведена индустриализация, создана военная промышленность. СССР победил гитлеровскую Германию, в то время как царизм проиграл Первую мировую войну, да еще и русско-японскую, которую Сталин, опять же, выиграл. Мы стали сверхдержавой и полетели в космос.
«Гагарина что, царь в космос запустил?» — торжествующе заметили мне комментаторы к одной из радиопередач. А то, что ценой рывка стали миллионы русских жзней, потерянных в гражданской войне, трех волнах голода, раскулачиваниях, репрессиях и котлах – так «с нами иначе нельзя».
При ближайшем рассмотрении всё оказалось чуть сложнее.
Сверхдержавой России при царе становиться было не нужно, поскольку она уже была сверхдержавой. Это место было утрачено нашей страной в результате революционного распада.
Гагарина в космос запустил всё-таки царь. Реактивную артиллерию русская армия применяла уже в 1870-е при завоевании Туркестана. Работы К.Э. Циолковского были опубликованы в эпоху Николая II. Первые работы учителя С.П. Королева – Фридриха Цандера по межпланетным сообщениям появились еще 1908 году. «Трасса Кондратюка» — оптимальная траектория полета к Луне, на которую СССР, в отличие от американцев, так и не попал, была рассчитана в 1916 году студентом основанного при Николае II Петербургского политеха Александром Шаргеем. Большинство творцов русской космонавтики были именно выпускниками основанных при царе политехов.
Первую мировую войну царь отнюдь не проиграл. На момент его свержения коалицией мятежников и заговорщиков, русская армия твердо стояла на территории двух из трех граничивших с Россией вражеских держав. Даже временное правительство не проиграло Первую мировую, несмотря на начавшееся революционное разложение русская армия однако держала фронт в ожидании уже предопределенной победы Антанты, которая должна была дать России место в лагере победителей.
Первую мировую за Россию проиграли большевики, распустив армию и заключив Брестский мир, предполагавший оккупацию всей западной России, отбросившую нас в XVI век. Переписать свое поражение на царя – умно, конечно, но как-то подловато.
Ни разу в ходе Первой мировой войны перед Россией не вставала даже близко такая угроза, как взятие Москвы или города на Неве, никто не мог представить до прихода большевиков, что немцы оккупируют Киев и окажутся в Крыму (напротив, в Севастополе готовились к занятию Константинополя). Даже самая крупная катастрофа этой войны – самсоновская – не шла ни в какое сравнение с киевским котлом, бывшим продуктом стратегического гения лично товарища Сталина.
Можно до хрипоты спорить, был ли действительным главнокомандующим русской армии в 1915-1917 году сам царь, или же генерал Алексеев, но сомнения нет – отлично понимая, что в сословной России назначение главкомом сына кантониста Алексеева невозможно, Николай II прикрыл его собой и дал развернуться его военному таланту. Отплативший за это черной неблагодарностью Алексеев вскоре обнаружил, что без царя никаким «главкомом» он быть не может, а главкомом вскоре окажется прапорщик Крыленко или Лев Давидович Троцкий.
То же и с русско-японской войной. Она была войной трех великих держав – России против Японии и стоявшей за её спиной Англии. Причем Россия воевала на третьестепенном для себя удаленном театре и не потерпела катастрофы только благодая построенному Александром III и Николаем II Транссибу. Как обернулось бы дело, если бы страна не получила революционный удар изнутри, с учетом чудовищных потерь японцев, еще неизвестно.
В 1945 Сталин же пожинал последствия разгрома Японии американцами и ядерной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Дальневосточная война была захватом трофеев у уже капитулировавшей империи. Если бы Красная армия имела дело с действительно сопротивляющимися японцами, то, конечно, победители Гитлера победили бы и Хирохито, но мы бы заплатили за эту геополитическую победу сотнями и сотнями тысяч безвозвратно потерянных человеческих жизней.
Несомненно, грамотно найти союзников и выехать на их достижениях – весомый успех сталинской дипломатии (исщедра оплаченный русской кровью на европейском фронте), но только «выигрыш войны» у Японии тут всё же ни при чем.
Индустриализация в России шла с начала 1890-х годов (иначе откуда бы взялся рабочий класс, к которому апеллировали большевики), причем русская экономика была одной из самых быстрорастущих экономик мира.
Сталинская индустриализация выглядела впечатляюще только на фоне разрухи, в которую погрузили Россию большевистская диктатура и гражданская война. При этом, если царская индустриализация шла за счет увеличения капиталоемкости производств, приобретения трудосберегающего оборудования последней модели, то, не имея достаточно капитала, Сталин придумал своё ноу-хау: сократить практически до нуля цену другого производственного фактора – труда.
Отсюда крепостнические и рабовладельческие методы принуждения к труду в колхозах, спецпоселениях и лагерях. Оборудование же, напротив, бралось в лучшем случае предпоследнего поколения – сперва американское, невостребованное в годы Великой Депрессии, приобреталось за счет выжатого из деревни ценой чудовищного голода зерна, затем германское, забранное в качестве трофеев.
Военную промышленность Россия имела свою – могла строить самолеты Сикорского (выкинутого большевиками заграницу), линкоры… Советской власти так и не удалось достроить ни одного, и Ленинград в 1941 защищали орудия николаевских линкоров и николаевского же форта Красная Горка, а Севастополь защищали заложенные при царе и 30-я, и 35 батареи. Причем «тридцатьпятка» была оснащена орудийными станками царского же линкора «Полтава».
Не будь этого царского наследства, Ленинград бы пал, а Севастоль не продержался бы год.
В годы Первой мировой именно усилиями Николая II Россия быстро преодолела снарядный голод (накрывший, напомню, все сражавшиеся стороны) – были созданы такие запасы вооружений, что их хватило, увы, и на гражданскую войну.
И, напротив, преувеличивать развитость советского ВПК в годы перед Второй мировой не приходится — несмотря на чудовищный перерасход человеческого материала в «первые пятилетки», к 22 июня 1941 года военная промышленность СССР зависела… от главного противника, Германии, о чем напоминают Алексей Исаев и Артем Драбкин, которых трудно заподозрить в антисталинизме:
«Закупленные у немцев оборудование и новейшие образцы вооружения способствовали интенсивному развитию советской военной промышленности. К примеру, самая массовая противотанковая пушка Красной Армии, знаменитая «сорокапятка», была усовершенствованным отечественными конструкторами орудием фирмы «Рейнметалл-Борзиг» («Rheinmetall-Borsig» AG). Авиационный двигатель М-17 являлся не чем иным, как лицензионным авиадвигателем BMW VI… Немецкие станки использовались при производстве новейших советских средних танков Т-34-76».
Нет никаких оснований полагать, что военная промышленность царской России в 1941 году была бы слабее того, чем получилось у советской. А с учетом того, что не были бы изгнаны ведущие инженерные кадры, скорее уж наоборот – танки Гудериана, двинься они на Москву, вполне могли встретить гелиокоптеры Сикорского, вооруженные противотанковыми ракетами Цандера-Королева.
Впрочем, еще неизвестно, двинулись бы немецкие танки в сторону Москвы вообще – не будь страха перед большевизмом, вряд ли бы партия русофоба Гитлера получила бы власть в 1933 году, скорее всего немецкие элиты ей предпочли бы более умеренные реваншистские группы, считавшие, что с Россией надо сотрудничать, а не воевать.
Вторая мировая война если бы и разразилась, то совсем с другими вводными – не в виде истребительного похода людоедов на Россию.
В итоге получается вот какая загогулина. С каждым днем исследований всё больше становится ясно, что все технические, геополитические, экономические, культурные достижения, которые советская власть могла предъявить в оправдание свержения монархии и революции, могли быть достигнуты в том же, а чаще всего и в большем объеме, если бы течение русской истории не было бы прервано революционной катастрофой.
При этом нам не пришлось бы платить мясорубкой гражданской, сепаратизмом окраин, кровавым красным террором и расказачиванием, позором цареубийства, включая расправу над подростком-инвалидом, мучительством над священниками и осквернением мощей, тремя волнами голода (1921, 1932, 1946), уничтожением технической и творческой интеллигенции как мнимых вредителей и врагов – были бы живы поэт Гумилев, инженер Пальчинский, биолог Вавилов, историк Любавский, военный теоретик Свечин и многие другие. На 10 лет раньше началось бы введение всеобщего начального образования, на 5 лет раньше был бы реализован разработанный при царе план ГОЭЛРО.
Иными словами, с точки зрения логики развития страны революционная чрезвычайщина не имеет никаких исторических оправданий.
Так же как французская революция некогда подрубила развитие Франции и истощила его террором и наполеновскими войнами, так и революция в России оказалась кровавым способом усложнить себе жизнь.
Чудовищный репрессивный механизм, отстроенный Сталиным, с трудом добивался результатов, которые «прогнившее самодержавие» получало как бы сами собой, без убийства миллионов людей.
Показательна в этом смысле сравнительная судьба Транссиба и Мурманской железной дороги, построенных царизмом без жертвоприношений, и сталинской Трансполярной магистрали, унесшей тысячи и тысячи жизней зеков и в итоге заброшенной до путинских (то есть по логике ставящего памятники Александру III президента – неоцаристских) времен.
Последним рубежом сталинизма тут остается такой аргумент: «что же, если ваш царь был такой хороший и понимал свою ответственность перед страной, он отрекся, в то время как Сталин перебил всех заговорщиков и удержался у власти».
Тут, конечно, не поспоришь.
Товарищ Сталин ухитрялся подозревать и убивать подозреваемых направо и налево. Он так и остался в истории в качестве подозрительного, жестокого, безжалостного деспота, ставившего сохранение своей власти на первое место. Даже в знаменитом своём тосте «за великий русский народ» он благодарил русских не за победу в войне, а за то, что русские не стали свергать чудовищно напортачившее правительство ради мира с Германией, а довоевали войну до конца.
Этому, впрочем, русский народ научили как раз последствия свержения правительства в ходе первой войны – повторять не захотелось.
Николай II, рожденный с ощущением своего права на власть и своих обязанностей, конечно, не хотел и не мог бороться за власть любой ценой, не был макиавеллистом и палачом. За все его царствование было казнено меньше людей (включая приговоры военно-полевых судов на пике революционного террора), чем сталинская машина перемалывала за неделю в 1937-38 году.
Кстати, «37-й год», вопреки запущенному современными сталинистами мифу, был не расправой над коррумпированной ленинской гвардией, а уничтожением бывших дворян, офицеров, священников, крестьян («кулаков»), членов оппозиционных партий – коммунистов эта волна задела лишь во вторую очередь.
Царь не рыскал и на выискивал измену в своем окружении, не воевал с непрерывно травившей его прессой и либеральной инетллигенцией, не «прихлопнул» Гучкова, Милюкова и прочих врагов в «политической тусовке».
Император был нормальным, хорошим в человеческом смысле, компетентным в управлении, благочестивым в православной вере человеком, уверенным, что если репрессии и могут быть полезны, то лишь в чрезвычайных обстоятельствах на недолгое время, а не в качестве постоянной формы управления Россией, что русский народ заслуживает лучшего, чем властвование при помощи ужаса и крови.
И именно в этом секрет сегодняшней «моды» на личность императора Николая II.
Если Сталин – это образ железной руки, которая по кровавым костям загоняет наш народ к сверхдержавности, переламывая хребты действительным и мнимым врагам, то Николай II — это воплощение мечты русского народа о нормальном, некатастрофическом историческом развитии, не прерываемом великими потрясениями и кровавыми мясорубками.
В нём мы видим образ того, как могла бы развиваться Россия весь ХХ век, если бы не купилась на столь дорого стоившую дешевку революции.
Государь залез на самолет Сикорского и беседует с конструктором. Государь испытывает на себе полевую форму русского пехотинца. Государь играет на пляже с наследником. Государь идет по виноградникам Ай-Даниля на фоне Аю-Дага. Пристрастие столь многих к этим фотографиям выражает простую мечту – мечту о правителе, который будет не извергом, не тираном, не всех подозревающим убийцей, а просто хорошим человеком.
Что Россия достойна будет такой власти с человеческим лицом.
А чтобы такой нормальный правитель, не людоед, мог обеспечить нормальное некатастрофическое развитие страны и не быть уничтоженным врагами, нужна установка самого народа, самого общества на нереволюционное, некризисное развитие.
Именно этого, а не волевых качеств и жестокости не хватило Николаю II.
На протяжении всего его царствования «общественность» вела против императора информационную и политическую войну на уничтожение. Общество попросту отказывалось рассматривать все варианты развития страны кроме революционного. И поплатилось тем, что большая часть этого общества была изгнана, расстреляна, сослана, придавлена властью режима, которого «борцы за свободу» совершенно не ожидали.
Некогда структура морали и права в христианских обществах Европы сформировались во многом под влиянием евангельской повести об осуждении и распятии Христа. Европейский юридический процесс базировался на том, чтобы не допустить Его осуждения (другое дело, что вполне это не удалось – вспомним осуждение Жанны д Арк).
Мне кажется, что современная русская политическая психология во многом начинает базироваться на установке: если у нас снова будет такой же добродушный, многими не понимаемый, не жестокий и не подозрительный государь – ни в коем случае не допустить его демонизации и свержения со всеми последующими ужасами.
Не дать окунуть себя в революцию еще раз и выстраивать предохранители от революции на здравом смысле и сдержанности, а не на жестокости и убийствах. Сделать так, чтобы Россия впредь нормально развивалась, насколько долго это окажется возможным, а не пожирала сама себя.
Девочка стоит на пороге красивого дома с портретом Николая II. Она уже знает, что это был простой симпатичный человек, ходивший по этим аллеям. Возможно, она уже знает и то, что он – святой, признанный таковым за мученическую кончину вместе с семьей, принятую от руки кровавых убийц.
Она растет с мыслью, что власть в России — это не «земной бог» и не «великий диктатор», а человек, в чем-то грешный, в главном – святой, человек.
Егор Холмогоров
