От редакции РI. Недавно, во время очередной дискуссии о событиях 1991 года, коллегами был выдвинут тезис, что в те годы в Советском Союзе не только не сформировался консервативный сегмент публичной политики, но даже в сущности не был сформулирован исходный тезис консерватизма, в том смысле, в каком это идеологическое течение существует с момента Великой французской революции и филиппик Эдмунда Берка в ее адрес.
Английский мыслитель не был защитником «старого порядка», абсолютизма и жестких сословных иерархий. Он был противником разрушения сложившегося жизненного уклада на основании любых радикальных ценностных установок. Поэтому те, кто говорит, что в конце 1980-начале 1990-х в СССР не было консерватизма, имеют виду, что роль последнего исполняла коммунистическая ортодоксия, представленная такими фигурами, как Егор Лигачев и Нина Андреева.
Консерваторы не должны были бы разделять марксистские догмы и верить в мудрость Ленина-Сталина, они должны были оппонировать радикальным критикам режима как защитники «порядка» от угрозы его разрушения адептами новых ценностей.
Нам, однако, припомнилась одна статья, в которой как раз уже в те годы было более менее внятно обозначено консервативное кредо, суть которого в том, что даже если происхождение действующего режима нелегитимно и незаконно, этот режим имеет право на существование в силу просто срока его давности и немалых исторических достижений. Статья называлась «Похитители сабинянок», а ее автором был выпускник истфака ИГУ, начинающий политический журналист Лев Сигал. Опубликована статья была в апрельском номере журнала «Век XX и мир» за 1991 год — издания, которое в этот момент стало выразителем своего рода либерально-имперского консерватизма с лозунгом «гибель СССР станет концом либерального проекта в Евразии».
Сейчас, конечно, можно только удивляться, почему на авторов «Века XX» тогда никто не обращал внимания, хотя по сегодняшним меркам они говорили абсолютно очевидные вещи. Но общество, находящееся в условиях революционной горячки, вообще не склонно к размышлениям, особенно если революция несет с собой мечту о тысяче новых перспективных вакансий. И поэтому консервативный манифест Льва Сигала, равно как и имперско-либеральные тексты Вадима Цымбурского в том же издании, остались проигнорированы радикализующимся в своем антисоветизме и антигорбачевизме обществом.
Нам было интересно не только познакомить читателей РI c этим памятником современной консервативной мысли, но и узнать, что сегодня думает об этом тексте его автор. Важно и другое, нынешняя политическая система России рано или поздно столкнется с кризисом, параметры которого уже более менее понятны и который можно обозначить выражением: «После Путина». Многие из тех, кто сейчас клянется в верности власти, тогда побегут ломать систему в надежде на те самые тысячи новых вакансий. В этом плане очень важно было бы представить обществу тех людей, кто в 1991 году сохранил голову и совесть. И автор «Похитителей сабинянок», безусловно, один из них.
***
Предуведомление 2018 года
Недавно Б.В. Межуев предложил мне сделать републикацию моей программной статьи «Похитители сабинянок», опубликованной первоначально в апрельском номере журнала «Век XX и мир» Г.О. Павловского в 1991 году. Статья была публицистической и отвечала на ставившиеся тогдашними властителями умов мировоззренческие вопросы. В ту пору я был начинающим политическим журналистом и зарабатывал на хлеб в газете «Коммерсантъ», куда меня взял мой лучший друг Андрей Фадин (разбившийся за рулем своих «Жигулей» в ночь с 19 на 20 ноября 1997 года). Фадин тоже зарабатывал пером у Володи Яковлева в еженедельнике «Ъ», я самореализовывался в «Веке» у Павловского. Собственно говоря, Андрей был моим непосредственным начальником в «Ъ»: он явился заведующим отделом политики, а я – корреспондентом этого отдела. В первом офисе «Ъ», располагавшемся в жилом здании на Хорошевке, у нас с Андреем разгорелся принципиальный мировоззренческий спор, в финале которого Фадин предложил мне письменно сформулировать собственное credo и обещал опубликовать статью в «Веке».
Я с детства увлекался историей Древнего Рима, сразу по окончании школы на истфак МГУ и выбрал кафедру истории древнего мира. Окончил я истфак в 1986 году, но в силу юношеской наивности и некоторых внутрикафедральных интриг не получил рекомендации в аспирантуру и бы вынужден отрабатывать трехгодичный срок учителем в одной из московских школ.
Как известно, в марте 1985 г. Генеральным секретарем ЦК КПСС стал М.С. Горбачев, объявивший затем курс на ускорение, гласность и перестройку. Весной 1987 г. он освободил почти всех советских политзаключенных, в частности вернул из ссылки Глеба Павловского. Перестроечная публицистика расцвела всеми красками. Как говорил мне в личной беседе Игорь Моисеевич Клямкин, автор нашумевшей тогда статьи в журнале «Новый мир» «Какая улица ведет к храму?»: «Самое контрреволюционное время: невозможно заниматься наукой…» Вот я и не пошел далее по научной стезе, а стал политическим журналистом.
Собственно говоря, тогда в СССР буйным цветом расцвели политические «неформалы» (в первой половине 80-х так называли представителей субкультур, хиппи, панков и т.д. затем значение термина расширилось). В сентябре 1987 г. я впервые пришел на заседание дискуссионного клуба «Перестройка» в ЦЭМИ и тогда как раз познакомился с Фадиным, а он меня далее повел по жизни…
Когда я писал «Похитителей сабинянок», то как юрист-дилетант страдал правовым фетишизмом. Именно этим формальным аспектом объясняются мои слова, которые некоторые читатели могут воспринять как неприятие 1917 года. На самом деле, мне довольно симпатична ленинская гвардия, в особенности Л.Д. Троцкий.
В это время я, как и вся советская интеллигенция, запоем читал прессу. В частности, в 1991 году, на меня сильно повлияла газета «День» (после трагических событий октября 1993 г. продолжает выходить в качестве газеты «Завтра») и ее главный редактор А.А. Проханов, у которого я брал интервью в августе 1991 года после выхода «Слова к народу». Мне понравилась его идея синтеза красного и патриотического начал, она вдохновляет меня до сих пор.
А еще я тогда был приверженцем однопартийной демократии как длительной переходной формы к многопартийности. Очень жаль, что вывезенный из Фороса Михаил Сергеевич пошел на поводу у патентованных демократов и поторопился сложить с себя полномочия Генерального секретаря ЦК КПСС. Это был роковой шаг, явно преждевременный, он принес стране неисчислимые бедствия. Можно только мечтать теперь, чтобы Горбачев оставался на посту президента СССР, вырастил бы себе преемника, которому передал бы власть по итогам всеобщих выборов. Впрочем, это то, что на языке историков называется контрафактическим альтернативным мировоззрением. Сейчас мне представляется дело так, что оптимальным преемником Горбачева на посту президента СССР мог бы стать Владимир Путин. Конечно, Путин не идеал, но он конгениален тому историческому моменту, который переживает моя страна. 18 марта 2018 г. я после долгих раздумий отдал свой голос ему. Впервые, надо сказать.
Изначально я собирался голосовать за Сергея Николаевича Бабурина, с которым лично знаком с 1990 года, когда он впервые появился в Москве, будучи избран народным депутатом РСФСР. Я даже перевел небольшую сумму денег в его избирательный фонд. Но… я верю, что история предоставила нам последний шанс проголосовать за Путина. В 2024 году мы увидим его преемника, но пока оппозиция, увы, не тянет на эту историческую роль…
Либеральная оппозиция всегда очень крикливая и популистская… Этот Навальный не просто популист. Теперь, после того, как я получил второе высшее образование, окончив 20 лет спустя еще и юрфак МГУ, я могу сказать, что г-н Навальный весьма посредственный юрист. И он это знает, поскольку для решения всех правовых вопросов в ФБК всегда использует профессиональных юристов.
Кстати, систематическому юридическому образованию на юрфаке МГУ я обязан исцелением от правового фетишизма. Я теперь, наконец, понимаю весь глубочайший смысл слов одного известного ближневосточного проповедника: «Не человек для субботы, а суббота для человека». Применительно к законодательству это означает, что за любой нормой права обязательно должен быть ratio.
В 1991 году уже себя во всей красе проявили патентованные демократы в союзе с национал-сепаратистами. Красное колесо разгонялось…
***
В телефильме Александра Невзорова в штабе рижского ОМОНа — красный флаг, портрет Ленина» А Невзоров сравнивает своих героев… с воинами белой гвардии, И дело здесь не в эпатаже телескандалиста. Ведь не зря членов КПСС сегодня у нас называют «правыми», а их антикоммунистических оппонентов — «левыми».
Опыт успешной оккупации
Согласно античной традиции, римский народ первоначально состоял только из мужчин. Сподвижники Ромулапошли на хитрость: они пригласили на празднества соседнее племя сабинян и в разгар его напали на гостей, похитив девушек-сабинянок. Cабиняне воевали с Римом, однако, не смогли восстановить справедливость. Прошло изрядное время, прежде чем им удалось собрать силы для нанесения обидчикам серьезного удара. Бой шел уже между римских холмов, когда к сражавшимся выбежали похищенные некогда женщины.
Как пишет Плутарх, они обратились к своим соплеменникам с такими словами: «Чем оскорбили мы вас, чем провинились перед вами, что нам, вытерпевшим уже лютое горе, приходится терпеть его вновь? Нас похитили насильно, противозаконно те, кому мы принадлежим в настоящее время. Но, когда нас похитили, наши братья, отцы и близкие так долго не вспоминали о нас, что мы принуждены были соединиться самыми тесными узами с предметом нашей жесточайшей ненависти и теперь должны бояться за тех, кто увел нас, поправ законы, — когда они сражаются, и плакать по ним, когда они умирают! Вы не явились мстителями нашим оскорбителям за нас, девушек, теперь же лишаете жен — мужей, детей — их матерей. Помощь, которую вы оказываете теперь нам, несчастным, хуже вашего прежнего равнодушия к нашей судьбе и предательства».
И тогда был заключен мирный договор, на основании которого сподвижники Ромула и сабиняне слились в единый римский народ.
…Обсуждая легитимность нынешнего советского режима, уместно вспомнить прецедент сабинянок. Похищение девушек было грубым попранием законности, но от их брака с похитителями возникли семьи, родились дети, а потому запоздалое отмщение было для них не благом, а злом.
Нет сомнения в том, что большевики захватили власть незаконными средствами, но за прошедшие десятилетия корни пущены в почву так глубоко, что перепахивать ее — значит, вновь раскрутить Красное Колесо.
Нынешний режим легко критиковать с тех же позиций, с которых революционеры всех времен и народов обличают исторически легитимные режимы, но обличать его в 1991 году как «большевистский и узурпаторский» — теперь уже глупо.
(И не таков ли алгоритм балтийского вопроса? Сталин грубо оккупировал Прибалтику, но за истекшие пятьдесят лет балты стали интегральной частью советского общества.)
А власть-то законная
Впрочем «смена вех» свершилась далеко не для всех. Например, автор статьи в «Независимой газете» Борис Волхонский, определяя свою позицию как сугубо традиционалистскую и даже как позицию монархиста, в духе «белого большевизма» критикует Церковь за конформизм столь резко, словно Октябрьский переворот случился недели две тому назад.
Если занять круговую оборону меж двух огней, когда и нынешние властители — «левые» (поскольку «большевики»), и «новые демократы» тоже (раз «популисты»), то логично впасть в полное отчаяние, заявив вслед за Волхонским: «… возрождение России невозможно без более или менее длительного периода ухудшения материального положения, без распада существующих структур управления и даже, возможно, без хаоса и анархии».
Официальная пропаганда так долго и настойчиво утверждала, что сущность режима с момента штурма Зимнего остается неизменной, что неудивительно, если кое-кто, особенно среди людей книжной культуры, в это поверил.
Вопрос практический сегодня звучит так: либо всякий «либерализм» в отношениях с нынешними властителями есть коллаборантство с захватчиками, либо это — конструктивный диалог с законным правительством, допускающим ошибки.
С точки зрения научной (но отнюдь не с точки зрения практического личного выбора), понятие легитимности не является вполне определенным, а главное, необходимо подчеркнуть, что достигается она различными путями.
Один путь — формальное общенародное избрание (как правило, «четыреххвостка»), другой — историческая традиция (в традиционных монархических обществах), третий — укоренение режима, победившего в войне, внутренней или внешней. (Если мы не признаем третий путь, то все, например кто приехал в Америку после Колумба, обязаны ее покинуть.)
Ошибочно было бы абсолютизировать первый путь: ведь мнение большинства граждан может меняться (а колебаться всякий раз вслед за большинством народа ни одна власть не может хотя бы даже чисто практически), не говоря уже о том, что общественным сознанием легко манипулировать при нынешнем уровне развития средств массовой информации. Гитлер пришел к власти, соблюдая все формальности, и «на ура» провел два референдума. Но третий рейх за двенадцать лет не сумел укорениться — в результате войны от него не осталось и камня на камне.
Сама история устраивает государствам экзамен на прочность. Если общество готово самоотверженно отстаивать тот или иной вариант развития, то это его исторический выбор, а не результат случайного колебания маятника общественного мнения.
В СССР ситуация противоположна германской: более чем за семьдесят лет произошли необратимые процессы, а главное — на место рокового разлома, обозначенного цифрой 1917, наложены прочные швы (хотя шрамы от них не рассосались и видны).
…Временное правительство Керенского законным не было. Отречение Николая II — также акт, не предусмотренный законами Российской Империи, и тем более незаконным было отречение в пользу брата при живом наследнике-цесаревиче (Набоков и Шульгин пишут об этом вполне убедительно).
Февральская катастрофа, которую некоторые современники поспешили провозгласить славной и бескровной революцией, была на самом деле солдатским бунтом, приведшим к куда большему числу жертв, чем непосредственно Октябрьский переворот. Троцкий в «Истории русской революции» достаточно убедительно доказывает, что Октябрь был столь же естественным следствием Февраля, как колос, проросший из зерна.
В ход вступает железная логика «великих социальных революций»: анархия нарастает как снежная лавина. История свидетельствует, что умеренная часть революционного движения вынуждена в такие времена все чаще принимать условия своих радикальных союзников, и в конце концов, капитулирует перед ними.
Достаточно перечитать «Несвоевременные мысли» Горького или «Окаянные дни» Бунина, — где выносится обвинение не столько «диктатуре большевиков», сколько революционной стихии, — чтобы убедиться: кровавая вакханалия началась с Февраля, и Октябрь практически мало что к ней добавил. Ответственность за «окаянные дни» несут наравне с большевиками и все другие революционные партии, а отчасти даже кадеты.
Исторический спор «красных» и «белых» решила гражданская война. Можно прибегнуть к морализаторству и повторять, что большевики взяли верх обманом и свирепостью террора, но факт остается фактом: Россия ружейными залпами проголосовала за «красных».
Великий хаос всегда порождает великую диктатуру: английская революция дала Кромвеля, французская — Бонапарта, русская — Сталина.
Пока шла гражданская война, никто из современников не мог знать ее исхода. Когда «белые» ее окончательно проиграли, и стало ясно, что возможность контрреволюции и «переворота обратно» для России исчерпана, перед многими встала проблема отношения к новой власти. Продолжение борьбы против нее оборачивалось уже бунтом, а не защитой устоев, то есть вчерашний консерватор как бы превращался в революционера.
Когда наступает этот момент выбора исторического послушания? Очевидно, коренная переориентация требует смены поколения. Завершающей вехой в этом процессе в России представляется Великая Отечественная война. Именно она, а отнюдь не только Октябрь, может служить источником легитимности нынешних правителей. И как бы этот факт ни был истаскан официальной пропагандой, он не перестает быть фактом: уходя в бой, писали: «Если погибну, считайте меня коммунистом», — а это значит, что компартия приобрела совершенно иное качество. В атаки отправлялись «За Родину! За Сталина!»
Кристалл крови, на котором покоится наше общество и наше государство, это в значительной мере кровь погибших в войне 1941–1945 годов.
Не случайно война стала оселком и для белой эмиграции, привела к размежеванию в ее среде. Трагизм НТС и отчасти власовского движения в том, что лозунг «Ни со Сталиным, ни с Гитлером» продемонстрировал свою полную иллюзорность.
Возвращение в годы войны офицерских званий и Георгиевского креста (в форме ордена Славы) знаменовало частичное подтверждение культурной преемственности. Этот процесс культурно-психологической реставрации продолжается поныне. Характерно, что Горбачев в своих импровизированных речах последнего времени с жаром подчеркивает: наше государство возникло не в 1917 году, оно складывалось веками.
Если государство не легитимно, то все дозволено
Итак, со временем «левое» окончательно стало «правым», «революционное» — охранительным. Однако значительная часть интеллигенции, вполне естественно, ощущала это государство чужим. И не столько потому, что оно было государством узурпаторов, сколько потому, что оно было тоталитарным. Еще Аристотель отмечал: когда граждане (или значительная их часть) полностью отстранены от какого-либо соучастия в управлении государством, они неизбежно воспринимают это государство как враждебное себе.
Этот период (послевоенные десятилетия) рождал весьма противоречивое отношение мыслящего субъекта к государству: от жесткого нонконформизма до либерализма шестидесятников.
После 1985 года ситуация изменилась. Открылись легальные каналы участия в политической жизни. Общество не обрело еще новые формы, но тоталитаризма более нет. Государственная же преемственность сохранилась.
Возникает дилемма: либо мы считаем это государство «империей зла», ставя ему в вину революционное рождение и тоталитарное прошлое, либо это наше государство, понимаемое по Аристотелю — как совокупность граждан.
Третьего не дано.
Если это «империя зла», то необходимо «добить гадину». Но давайте представим, что государство нелегитимно, и позволим себе быть последовательными. Законы представляют собой нечто взаимосвязанное: если каждый будет по своему разумению соблюдать одни законы и не соблюдать другие, в обществе неизбежны насилие, хаос и анархия.
Ведь если я считаю государство нелегитимным и достаточно последователен, то, когда меня ограбят, я не должен обращаться к милиционеру, а должен мстить обидчику сам или через нанятых рэкетиров — «альтернативную милицию». По Достоевскому, если Бога нет, то все дозволено, — в сфере морали. И уж тем более, если это государство есть царство Антихриста, все мне дозволено, — в сфере права.
Наш общественный быт, наше личное благополучие настолько сильно переплелись с судьбой данного государства, что выбор в пользу бунта, революции, которая создаст «новое небо и новую землю», самоубийствен. Мы рискуем быть раздавленными под обломками государственного здания.
Буря и ее буревестники
Нет сомнения, что советское общество переживает переходный период. Этот период займет, очевидно, жизнь целого поколения. Очевидно, что в такое время особенно необходима политическая стабильность, сильное государство, решившееся проводить реформу.
Но чем дальше продвигается реформа, тем более ширятся и решительней себя ведет оппозиционное движение.
На семинаре, проводившемся московской хельсинской группой, выступила кубинская эмигрантка из США и заявила, что и Куба, и СССР находятся на пороге гражданской войны. В кулуарах к ней подошел молодой человек и спросил: «Так Вы действительно считаете, что нас вскоре ждет гражданская война? Вы оптимистка!» Неплохое представление о лучшей доле для своей страны…
Значительная часть интеллигенции поражена язвой нигилизма и продолжает воспринимать государство как своего исторического врага. Чем еще, как не презумпцией виновности государства, непрестанно будто бы плетущего козни против своих граждан, объяснить панику, которую подняла «левая, демократическая печать» в связи с совместным патрулированием улиц милицией и военнослужащими, тогда как факт недоукомплектованности патрульно-постовой службы никаких панических настроений не вызывает? В среде российской интеллигенции (и шире — проживающих в крупных городах «белых воротничков») скопился разрушительный заряд большой мощности, энергия этого сословия приобрела антигосударственную и, по существу, антиобщественную направленность.
Первая причина подобного положения вещей, естественно, в самом тоталитарном прошлом, когда граждане были отчуждены от соучастия в управлении. Да и многие «родимые пятна большевизма» нынешний режим унаследовал — особенно в сфере идеологии. Этот яд разъедает сами обновы государства.
Ведь официальная пропаганда десятилетия героизировала «великих бунтарей», начиная со Спартака, сторонников же охранительного направления изображала «махровыми реакционерами». Сам культ Февраля и Октября — великий соблазн для охотников «перевернуть Россию обратно». Неудивительно, что пропагандистский официоз пожинает собственные плоды.
Кроме того, сказывается евроцентризм нашей интеллигенции, влияние силовых линий, идущих с Запада. Человек умственного труда, для которого родной язык русский, как правило, желает быть европейцем, а не самим собой — то есть евразийцем. Отсюда, кстати, столь частое в среде «демократической интеллигенции» заискивание перед балтами («почти всамделишными европейцами») — при открытой, бездушной черствости, когда речь идет о бедах народов азиатской части СССР; и даже прямо неприязненном отношении к азиатам.
Сказываются и базовые изъяны безраздельно господствующего в интеллигентской среде либерализма. Так ли уж бесспорен тезис о приоритете интересов отдельных лиц перед интересами государства? У государства есть обязанности, заключающиеся в защите общественных интересов и прав граждан.
Смердяков как прораб перестройки
Иван Карамазов выступил, в сущности, с либеральной критикой заданного миропорядка: не приняв мир Божий из-за слезы ребенка, он невольно дает идейный аргумент Смердякову, полагающему, что России лучше было быть завоеванной французами. Пушкинский Пимен идеологически вооружает Самозванца. Словом, либерализм способен открыть шлюзы нигилизму.
«Демократы», собственно говоря, выражают сословную психологию значительной части интеллигенции и «белых воротничков». В российской истории мы практически не знаем случаев, чтобы «волна народного гнева» сметала тиранов: Иван Грозный, Петр Великий, Николай I, Сталин — умирали в своей постели, оставаясь во всех чинах… Зато либеральные реформы всегда вызывали к жизни революционный радикализм: Александр Iсделал возможным появление «тайных обществ», Царь-Освободитель Александр II и вовсе погиб от бомбы, брошенный «революционерами-демократами», Хрущева отрешили от должности. Что-то еще ждет Горбачева…
Сперва объектом массированных атак «демократов» (людей, как правило, до 1985 года вполне лояльных) был Егор Лигачев, затем Николай Рыжков. Уход последнего председателя Совмина и подчинение исполнительных органов Президенту не были отмечены «демократами» как победа, хотя именно это предлагали Собчак и Попов. Дошел черед и до Горбачева. «Мавр сделал свое дело. Мавр должен уйти», — считают смелеющие «демократы».
Знамя «новой великой революции» было поднято 20 января 1991 года во время столичной суперманифестации. Ее требования: отставка президента Горбачева и вице-президента Янаева, роспуск Съезда народных депутатов СССР и, наконец, полное отрицание СССР как единого государства.
Примечательно, что всякая попытка государства защитить себя (и даже слух, что такая попытка будет предпринята!) трактуется революционными агитаторами как «правый переворот», «установление диктатуры» и т. д. Ничто не ново под луной: ленинцы накануне Октябрьского переворота настойчиво распространяли слухи, что Керенский готовится сдать Питер немцам, намерен сорвать выборы Учредительного собрания, оставить страну без хлеба и т. п.
Конъюнктурность — одна из родовых черт «демократического процесса» в СССР. В 1988 году «демократы» говорили: «Да — социализму!» — шли на митинги с портретами Ленина и Горбачева; в 1990 году — они щеголяют своим антикоммунизмом и антигорбачевизмом.
Конъюнктурный характер носит и союз российских «демократов» с национальной бюрократией союзных республик: «патриотической номенклатурой» и национальными вождями новой волны. Этому союзу нисколько не препятствует то, что националисты игнорируют либерально-демократические идеалы.
Наконец, весьма заметно и довольно двусмысленным образом на ситуацию в СССР влияет Запад (без его поддержки трудно, например, представить все балтийское движение за независимость). Официальная пропаганда столько эксплуатировала тезис об иностранных спецслужбах, что одно упоминание о них вызывает у советского интеллигента рвотную реакцию. Тем не менее, активность Запада в СССР остается фактом. Вот что пишет Бжезинский: «США имеют такие средства воздействия на СССР, как радио “Свобода”… Деятельность, направленная на укрепление демократических движений за самоопределение внутри Советского Союза, должна быть расширена, и на нее нужны более щедрые ассигнования».
Приняв это, приняв, например, так же то, что в Литве находятся советники из числа граждан США литовского происхождения, в том числе связанные с ЦРУ (эти факты никто не отрицает), нам придется, едва осудив идею мессианской роли России, признать мессианскую роль за США.
Иными словами, мы должны верить, что США не имеют национальных интересов, но, подобно Господу Богу, руководствуются исключительно соображениями истины. Чтобы уже окончательно успокоить совесть, либералы могут воспользоваться известным силлогизмом марксистов: пролетариат, будучи авангардным классом, освобождаясь Сам, освобождает и всех трудящихся. Внесем в этот тезис новое содержание: национальные интересы США, как передового государства, воплощают светлые чаяния всего прогрессивного человечества!
В этом случае, однако, надо забыть, что государства конкурируют между собой, воюют из-за нефти, выводят экологически вредные производства в страны третьего мира и к нам, на восток Европы, а грязные работы у себя дома выполняют, как правило, силами «цветных» иммигрантов.
Политические выводы автора
Практика показала, что, к сожалению, даже в переходный период мы, похоже, являемся обществом, где, по выражению не то Радека, не то Бухарина, возможны только две партии: одна — у власти, другая — в тюрьме.
Наше государство — сколько бы ни были мы не удовлетворены его нынешним состоянием — является по существу скелетом общества. Это государство стало в эпоху реформ объектом массированного штурма сторонников великих потрясений. Поэтому время вспомнить столыпинское: сперва — успокоение, затем — реформы.
Преамбулой всех нынешних президентских указов должны были бы стать слова Столыпина: «Государство может, государство обязано, когда оно находится в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные законы, чтобы оградить себя от распада. Это было, это есть, это будет всегда и неизменно!»
Чрезвычайно важно сохранить СССР как единое многонациональное евразийское государство, построенное по принципу: «Союз народов (составляющих единую нацию), федерация территорий». Выход республик из состава СССР — строго на основе Конституции СССР и закона «О выходе». Воля союзного руководства должна быть исполняема всеми республиканскими князьями и княжатами.
Очень важно сохранить преемственность власти. Легитимность Горбачева как президента даже не столько в том, что его избрал Съезд народных депутатов СССР, сколько в том, что он Генеральный секретарь, — факт, обеспечивающий эволюционный характер перемен. Горбачеву еще предстоит создать условия для перехода власти к беспартийному президенту.
Какие бы серьезные ошибки ни совершал Горбачев, недопустимо подрывать авторитет Президента (тем более, в варварских формах, свойственных нашему «освобожденному» сознанию). Уход Горбачева заметно нарушил бы равновесие в обществе. В нынешних условиях даже «конституционный переворот» может иметь катастрофические последствия, и если уж Горбачеву суждено уйти, то пусть он сам передаст власть преемнику.
После того, что уже пережила наша страна, вновь приближать Окаянные Дни — преступное легкомыслие. По выражению Пушкина, на такое способен «либо еще очень молодой человек, не знающий нашего народа, либо закоренелый злодей, для которого чужая головушка — полушка, да и своя шейка — копейка».
Некоторые мотивы автора
Автор этих строк понимает, что заявив о себе как о верноподданном, он порывает с устоями своего сословия, за что ему грозит роль нового инакомыслящего. В то же время, сказанное выше — это осознанный выбор еврея, москвича и человека умственного труда, базирующийся на осмыслении того, что именно эти категории людей станут первыми жертвами распада государства.
Я считаю доказанными вполне следующие утверждения:
— годы перестройки показали, что национальные движения, исходный принцип идеологии которых «государственность — атрибут этноса», всегда направлены против национальных меньшинств;
— привилегированные «огосударствленные этносы» становятся еще более привилегированными;
— суверенитетомания — в интересах, в первую очередь, национальной и региональной бюрократии, тех самых «национальных кадров», которые наплодила сталинская политика «коренизации». Она также в интересах тех кругов Запада, которые желают ослабления СССР во что бы то ни стало…
— ни на республики, ни на «демократов», а только на проклятый интеллигентским сознанием Союз, на армию, МВД, КГБ — сколь бы плохо они ни выполняли свои функции — возлагаются надежды в критических ситуациях;
— советский эмигрант, оказавшись на Западе, не может не чувствовать себя человеком второго сорта, хотя бы потому, что лжет, получая статус «беженца», и вынужден жить на подачки;
— когда прошлое и настоящее нашей страны настойчиво рисуют густыми черными красками, начинаешь понимать, что это не обличение злых правителей, а самооплевывание;
— абсолютное большинство вождей демократического движения — перебежчики (Афанасьев, Гдлян, Калугин, Травкин — фигуры из наиболее характерных). Радикализм еще вчера лояльных граждан создает, с формальной точки зрения, парадоксальную ситуацию, когда «долой» звучит мощно и раскатисто не по адресу сталинской или брежневской компартии, а по адресу начавшей реформы КПСС, что весьма красноречиво характеризует «демократов».
Все эти наблюдения и умозаключения, сделанные в течение нескольких перестроечных лет, заставляют прийти к выводу, что сегодня главное — не повергнуть «коммунистического монстра» (он уже повергнут), а спасти и сохранить наш великий и несчастный многоязыкий евразийский народ от чумы революционного радикализма и от националистических соблазнов (в том числе изоляционистского). Это заставляет меня сделать выбор в пользу партии контрреволюции — в пользу данной власти, какова она есть сегодня, и ее неторопливых реформ.
Другого государства у нас, в конце концов, просто нет.
АВТОР Лев Сигал
Политический журналист, историк
